Мы рады, когда нам выпадает возможность познакомить Вас с неизвестными в России литературными произведениями, и сегодня как раз такой день! Мы благодарим Лидию Стеженскую за ее перевод рассказа Сань Мао “Десятилетняя невеста” (“娃娃新娘”, “Вава синьнян”).

Первый раз увидела Гуку в прошлом году. Она с семьей жила в большом доме рядом с нашим домиком и была старшей дочерью полицейского Хамди. В то время Гука носила толстую-претолстую косу и цветастое африканское платье, ходила она босая, без хиджаба и не заматывала свое тело тканью. Частенько с криками каталась на баране у меня во дворе, и ее голос был чистым и звонким. Это была веселая маленькая девочка. Потом она пришла ко мне учиться. Я спросила, сколько ей лет. Она ответила:

– Об этом спрашивай Хамди. У нас в Сахаре бедуинки не знают своего возраста.

Она и ее братья и сестры называли Хамди не отцом, а прямо по имени. Хамди сказал, что Гуке десять лет, и спросил меня:

– Тебе тоже, наверное, десять? Вы так сошлись с ней.

Я не нашла, что ответить, просто в недоумении смотрела на него, не зная смеяться мне или плакать.

Прошло чуть больше полугода, я подружилась со всей семьей Хамди, и мы почти каждый день вместе пили чай. Однажды, когда в доме были только сам хозяин и его жена Гэпо, Хамди вдруг сказал:

– Моя дочь скоро выйдет замуж, пожалуйста, сообщи ей об этом при случае.

Я чуть не поперхнулась чаем:

– Вы имеете в виду Гуку?

Он сказал:

– Да. Через десять дней после окончания рамадана она выйдет замуж.

Рамадан – это мусульманский пост, в то время он как раз должен был начаться.

Мы в молчании выпили еще чаю, наконец, я, не выдержав, спросила Хамди:

– Вам не кажется, что Гука еще слишком маленькая для замужества? Ей всего десять.

Хамди недовольно ответил:

– Какая же она маленькая?! Моя жена вышла за меня, когда ей было восемь.

Я подумала, что таков обычай у них в Сахаре, нельзя критиковать чужие порядки, и просто промолчала.

– Пожалуйста, скажи ей. Она пока еще не знает, – попросила меня мать Гуки.

А почему вы сами не можете? – удивленно спросила я.

– Об этом ведь напрямую не скажешь, – без тени сомнения ответил мне Хамди.

Я подумала, что косность этих людей не знает границ.

На следующий день после урока арифметики я попросила Гуку остаться и разжечь уголь, чтобы заварить чаю.

– Гука, теперь твоя очередь, – сказала я и передала ей чай.

– Что? – она непонимающе взглянула на меня.

– Дурочка, ты замуж выходишь, – выпалила я.

Она явно удивилась, вспыхнула. И тихо спросила меня:

– Когда?

– Через десять дней после рамадана, – ответила я. – Ты не знаешь, кто это будет?

Она покачала головой, поставила чашку и молча вышла. Тогда я в первый раз увидела, как она погрустнела.

Прошло еще немного времени, я в городе делала покупки и случайно встретила брата Гуки с каким-то незнакомым молодым человеком. Когда брат Гуки представлял его мне, он сказал:

– Это Абуди – полицейский, подчиненный Хамди, мой хороший друг и будущий муж Гуки.

Услышав это, я начала с пристрастием рассмотривать его. Абуди был не слишком смуглым, очень высоким и красивым, говорил вежливо, имел вполне интеллигентную внешность, с первого взгляда он производил весьма приятное впечатление. Вернувшись домой, я тут же пошла к Гуке и сказала ей:

– Не переживай! Твой будущий жених – Абуди, молодой и красивый, совсем не грубый человек, Хамди не случайно его выбрал.

Гука выслушала меня, не проронив ни слова, отошла в сторону, смущенно опустив голову. По выражению ее глаз было видно, что она уже смирилась со своим будущим замужеством.

У бедуинов есть обычай: когда родители выдают замуж дочь, они получают за нее большой выкуп — калым. Раньше в пустыне не было денег, и семья невесты в качестве выкупа просила отару овец, верблюдов, ткани, рабов, муку, сахар, чай и тому подобное. Сейчас все стало немного цивилизованнее, в списке статей выкупа по-прежнему все это есть, только выраженное в деньгах.

Когда давали выкуп за Гуку, Хосе пригласили на чай, а я, поскольку была женщиной, вынуждена была остаться дома. Не прошло и часа, как Хосе вернулся и сказал мне:

– Этот Абуди дал Хамди 200 тысяч песо, я никогда не думал, что Гука так дорого стоит.

200 тысяч песо – более 130 тысяч тайваньских долларов.

– Это же настоящая торговля людьми! – возмущенно воскликнула я, но в душе почему-то немного позавидовала Гуке. Наверное, потому, что когда я выходила замуж, моим родителям за меня не дали и одного барана.

Месяца не прошло, как Гука стала одеваться совсем по-другому. Хамди купил ей несколько отрезов ткани, все однотонные, черного или синего цвета. Так как ткань была плохо прокрашена, цвета линяли и отпечатывались на коже. Когда Гука завернулась в темно-синюю ткань, все ее тело стало синим, что придавало ей какой-то странный вид. Она все еще ходила босой, но на ее ногах уже появились золотые и серебряные браслеты. Волосы были уложены в прическу, а все тело умащено благовониями с резким запахом.

В последний день рамадана двум младшим сыновьям Хамди сделали обрезание. Я побежала посмотреть, что происходит у них в доме и заодно проведать Гуку. В это время она уже редко выходила на улицу. По-прежнему я увидела грязную, рваную циновку, новыми были только наряды Гуки. Я спросила ее:

– Когда выйдешь замуж, что возьмешь с собой? У тебя же даже кастрюли и печки нет!

Она сказала:

–А я не уеду, Хамди оставит меня жить у себя.

Я удивленно спросила:

– А как же твой муж?

Она ответила:

– Он тоже будет жить у нас.

Я по-настоящему позавидовала ей.

– А как долго можно здесь жить? – спросила я.

– Обычно не больше шести лет.

Так вот почему Хамди требует такой большой выкуп, ведь зять после свадьбы останется жить в их доме.

По обычаю, за день до свадьбы Гука должна была покинуть дом. А в день свадьбы жених встречал ее обратно. Я подарила Гуке браслет из искусственного нефрита, который она давно приметила. В тот день после полудня, перед тем, как Гука покинула дом, приехала ее тетка, старая бедуинка. Гуку посадили перед ней и начали наряжать. На голове ей заплели тридцать с лишним тоненьких косичек, а на макушке сделали маленький пучок из искусственных волос. Такой, как в древности делали китайским служанкам во дворце. В каждую косичку были вплетены разноцветные бусинки, а макушка была усыпана сверкающими искусственными камешками. Волосы были богато украшены, но на лице макияжа не было. Сделав прическу, мать Гуки принесла новое платье.

Когда Гука надела большую белую юбку с множеством оборок, а потом выше пояса завернулась в черную ткань, мне показалось, что она, и так довольно пухленькая, еще больше раздалась. «Толстушка!» – со вздохом сказала я. Тетка ответила мне: «Толстая – значит красивая, нужно, чтобы она была потолще».

Облачившись в свадебный наряд, Гука с трудом опустилась на пол. Ее лицо было очень красиво, а драгоценности в волосах, казалось, заставляли сиять даже ее темную комнату.

– Хорошо, пойдем! – тетка девочки и ее двоюродная сестра вывели Гуку из дома. Полагалось остаться на ночь в доме тетки, и только назавтра можно было вернуться домой. В этот момент я вдруг вспомнила: ведь Гука не помылась! Разве можно не помыться перед свадьбой?

В день свадебной церемонии в доме Хамди произошли небольшие изменения: грязные соломенные циновки исчезли, коз выгнали на улицу, перед воротами дома положили забитого верблюда, а в доме пол в гостиной был целиком покрыт красными арабскими коврами. Особое внимание привлекал большой барабан, обтянутый бараньей кожей, который стоял в углу комнаты. Барабану на вид было не меньше ста лет.

Наступили сумерки, солнце село за горизонт, необъятная пустыня стала кроваво-красной. В этот момент раздались звуки барабана, унылые и однообразные, они распространялись далеко, и если не знать, что это была свадьба, их загадочный ритм был немного пугающим. Я шла к дому Хамди, на ходу надевая свитер, и представляла, что я попала в волшебную сказку «Тысяча и одна ночь».

В гостиной сидела группа мужчин–бедуинов, все они курили. Дышать было нечем. Абуди был со всеми вместе, и если бы я не видела его до этого, я бы ни за что не поверила, что нынешним вечером он хоть как-то напоминает жениха.

В углу комнаты я увидела черную, как сажа, женщину, единственную женщину среди мужчин. Голова ее была непокрыта, на плечи накинут большой кусок черной ткани. Запрокинув голову вверх, она сосредоточенно била в барабан. Ударив несколько десятков раз, она встала, покачивая всем телом, из ее рта донесся пронзительный вой, он звучал совершенно первобытно и был похож на крик американских индейцев. «Кто она?» – спросила я у брата Гуки. «Это рабыня, которую одолжили у бабушки. Она известна своей игрой на барабане». «Действительно необыкновенная рабыня», – восхищенно вздохнула я.

В это время в комнату вошли три пожилые женщины. Усевшись, они затянули заунывную песню в такт барабану. Мелодия чем-то напоминала плач. В этот момент мужчины принялись хлопать в такт песне. Мне пришлось наблюдать за происходящим через окно с улицы. Молодых женщин не пускали в комнату, и все они теснились около окна. Хотя лица были закрыты, видно было, как через хиджабы просвечивают их красивые большие глаза.

Я была там почти два часа, пока не стемнело. Звук барабана звучал по-прежнему, люди продолжали хлопать в ладоши и петь песню. Я спросила мать Гуки: «Сколько это будет длиться?» Она сказала: «Еще долго, ты пойди пока поспи!» На обратном пути я наказала младшей сестренке Гуки, чтобы она пришла меня разбудить на рассвете, когда жених будет встречать невесту.

В три часа утра в пустыне холодно, даже дрожь пробирает. Брат Гуки вместе с Хосе занимались фотоаппаратом и болтали. Когда я вышла на улицу, накинув пальто, брат Гуки проговорил с недовольством: «Она тоже хочет пойти?» Я попросила его взять меня с собой. Он не сразу, но согласился. Хотя вообще-то с женщинами здесь особо не считаются.

На нашей улице было полно джипов, машины и новые, и старые. Судя по всему, Хамди пользовался здесь авторитетом. Мы с Хосе сели в машину для встречи невесты. Длинная кавалькада машин, сопровождаемая непрерывными звуками клаксонов, разносившимися по пустыне, и первобытными криками мужчин, направилась к дому тетки Гуки.

Раньше ехали на верблюдах, стреляя в воздух из ружей, и встречали невесту в бедуинской палатке. Теперь верблюдов заменили джипы, стрельбу заменили клаксоны, но традиция шуметь осталась прежней.

Самым возмутительным для меня оказался обычай встречи невесты. Абуди, выйдя из машины, вместе со своими молодыми приятелями влетел в комнату, где сидела Гука, и ни с кем не поздоровавшись, сразу схватил ее за руку и потащил на улицу. Все смеялись, а Гука лишь отбивалась, опустив голову. Она была толстая, и друзья Абуди помогали ему тащить невесту. Гука заплакала. Я не могла понять, плачет она по-настоящему или притворяется, но то, как эти парни грубо схватили девочку, меня потрясло. Я, закусив губу, продолжала наблюдать, как бурно разворачивается эта сцена, хотя моему возмущению не было предела.

В это время Гуку уже вытащили на улицу. Вдруг вытянув руку, она ударила Абуди по лицу, да так сильно, что на щеке проступили кровавые следы. Абуди в ответ больно сжал девочке пальцы. Потом все стихло, и только редкие всхлипы Гуки раздавались в ночи.

Абуди тащил Гуку к джипу. Я очень волновалась за нее и громко крикнула:

– Дурочка, скорее садись в машину, тебе все равно с ними не справиться!

Брат Гуки со смешком бросил мне:

– Не переживай, таков наш обычай, если на свадьбе не сопротивляешься, то потом тебя засмеют. Так отчаянно сопротивляться может только честная женщина.

– Если так отчаянно сопротивляешься, то лучше вообще не выходить замуж, – вырвалось у меня.

– Через некоторое время они взойдут на брачное ложе, и там ей еще придется поплакать, подожди, сама увидишь, это очень интересно.

Может быть, это и интересно, но мне не нравится такой способ выходить замуж.

Когда мы вернулись в дом Гуки, было уже пять часов утра. Хамди не было, никто в доме, ни мать Гуки, ни ее братья и сестры, ни родственники и друзья не спали. Нас пригласили в гостиную, вместе с родственниками и друзьями Абуди мы сели пить чай и есть верблюжье мясо. Гуку тем временем отвели в другую комнатку и оставили там сидеть одну.

Когда мы немного подкрепились, снова загремел барабан, и мужчины начали завывать, хлопая в ладоши. Я не спала всю эту ночь и очень устала, и все же уйти я не могла. «Сань Мао, – сказал мне Хосе, – иди спать, а я еще посмотрю, а потом приду и расскажу тебе». Немного подумав, я решила, что самое интересное еще впереди, и мне нужно остаться.

Песни и хлопание в ладоши продолжались почти до рассвета, но вот я увидела, что Абуди встал. Как только он поднялся, гул барабана тут же прекратился, все смотрели на жениха, а друзья принялись отпускать шутки в его адрес.

Когда Абуди направился в комнату к Гуке, я сильно нервничала, на душе у меня стало как-то тошно, я вдруг вспомнила слова брата Гуки о том, что «на брачном ложе ей еще придется поплакать». Думаю, что не только я, никто до конца не понимал, зачем это нужно, но никому и в голову не приходило что-то менять, под тем лишь странным предлогом, что таков был обычай.

Абуди поднял занавеску и вошел в комнату к Гуке. Я, свесив голову, сидела в гостиной. Время тянулось очень медленно, кажется, целая вечность прошла, прежде чем я услышала голос девочки. Ее крик был, скорее, похож на всхлип, будто она тихо заплакала. И после этого – больше ни звука. Хотя обычай требовал, чтобы она кричала громко, ее голос звучал сдавленно и беспомощно. В нем была такая боль и такая искренность! Я не могла шелохнуться, на глаза у меня навернулись слезы.

– Подумай, ведь она в конце концов всего–навсего десятилетний ребенок, как это бесчеловечно! – возмущенно сказала я Хосе.

Он, подняв голову, смотрел в потолок, не говоря ни слова. В тот день мы, кажется, были единственными здесь чужаками.

Когда Абуди вышел из комнаты, держа в руках простыню со следами крови, его друзья заорали, с двусмысленной радостью в голосе. В их понимании, смысл первой брачной ночи сводился только к тому, чтобы силой лишить маленькую девочку девственности.

От такого окончания свадьбы у меня на душе остался неприятный осадок, как от чьей-то злой шутки. Встав и ни с кем не попрощавшись, я решительно вышла из дома.

Празднование проходило в общей сложности шесть дней. Все эти шесть дней в пять часов пополудни гости шли домой к Хамди пить чай и обедать. Там они пели песни, били в барабан, и так продолжалось до полуночи. Поскольку «программа» каждый день была одна и та же, я уже больше туда не ходила. На пятый день ко мне пришла девочка от Хамди и сказала: «Почему ты не приходишь? Гука ждет тебя». И я, переодевшись, отправилась проведать Гуку.

Все эти дни, следуя обычаю, Гука находилась в отдельной маленькой комнатке, и никто из гостей не должен был видеть ее, только молодой муж мог входить к ней. Я была иностранкой, поэтому откинула занавеску и просто вошла в комнату.

Внутри было темно и душно, Гука сидела в углу, на куче ковров. Она очень обрадовалась, увидев меня, подползла ко мне и поцеловала меня в щеку.

– Сань Мао, не уходи, – сказала она.

– Я не уйду, сейчас принесу тебе поесть.

Выбежав из комнаты, я схватила большой кусок мяса и принесла его Гуке.

– Сань Мао, скажи, из-за этого у меня скоро будет ребенок? – тихонько спросила она.

Я не знала, что ей ответить. Я видела, что ее когда-то полненькое личико за пять дней осунулось, а глаза ввалились. В душе у меня была пустота, я лишь молча смотрела на нее.

– Ты можешь дать мне лекарство? Такое лекарство, чтобы я приняла его, и у меня не было детей, – торопливым шепотом попросила она меня.

Я безотрывно смотрела в лицо десятилетней девочки и не сразу ответила:

– Хорошо, я дам тебе его, не переживай, только это будет нашим общим секретом.

Я легонько похлопала ее по руке.

– А теперь можно немножко поспать, свадьба уже позади.

Оригинал рассказа.
Еще один источник.