Мы благодарны Лидии Стеженской за идею создания новой рубрики – “Некитайская литература стран Востока” – и за первый перевод, который мы уже сегодня с радостью публикуем в рамках этой рубрики. Мы хотели бы представить Вам рассказ современной вьетнамской писательницы Фам Тхи Хоай “Бабушкины куклы” в надежде на то, что наши читатели с удовольствием будут знакомиться с произведениями не только китайских писателей, но также литераторов из Вьетнама, Кореи, Сингапура, Японии и многих других стран…

Предисловие переводчика

Фам Тхи Хоай родилась в 1960 г. на севере Вьетнама в провинции Тхань Хоа в семье учителей. Высшее образование она получила в Германии, в ГДР, где училась архивному делу и освоила немецкий язык. По возвращении на родину работала в Институте истории. Писать Фам Тхи Хоай начала в 1983 г. Первый, сразу принесший ей известность роман «Ангел небесный» (Thien su) вышел в 1988 г. По одной из версий, он был запрещен во Вьетнаме из-за выраженных в нем диссидентских взглядов Хоай. Однако Тон Тхат Куинь Зу, который перевел «Ангела небесного» на английский язык, в послесловии к своей работе пишет:

«Вьетнамским чиновникам от культуры не нравился ее критический взгляд на современный Вьетнам, они были оскорблены отсутствием уважения к традициям и пренебрежением социальными табу в ее произведениях…Но все же ее никогда не обвиняли в политическом инакомыслии. Хулители ругали Фам Тхи Хоай за «чрезмерно пессимистический взгляд» на жизнь Вьетнама, злоупотребление «священной миссией писателя» и даже за «непристойности» в произведениях. Но даже самые непримиримые ее критики всегда признавали, что она является автором с обостренным вниманием к деталям, едким остроумием и тонким слухом, способным передать ритм вьетнамского языка».

Роман «Ангел небесный» был переведен на шесть европейских языков и в 1993 г. получил престижную Франкфуртскую литературную премию как лучший роман на иностранном языке, изданный в Германии. В том же году Фам Тхи Хоай переехала на постоянное жительство в Германию, в Берлин, где живет и по сей день, иногда выезжая во Вьетнам и в другие страны с лекциями и для встречи с читателями.

В 1989 г. Фам Тхи Хоай опубликовала сборник рассказов «Лабиринт» (Me lo). В 1990 г. подала заявление о вступлении в Союз писателей Вьетнама, но не была принята в него из-за своих ярко выраженных антикоммунистических взглядов. В 1993 г. в США вышел сборник ее рассказов и статей «От Ман ныонг до учителя А.К.» (Tu Man nuong den thay A.K. va nhung tieu luan). В переводе на европейские языки сборник получил название «Воскресное меню». В 1996 г. в США увидел свет роман «Мари Шен» (Marie Sen).

С конца 1990-х гг. Фам Тхи Хоай не публикует художественную прозу, однако пишет статьи на темы литературоведения и выступает с лекциями.

Фам Тхи Хоай переводила с немецкого на вьетнамский язык произведения таких писателей, как Ф. Кафка, Ф. Дюрренматт, Г. Грасс и др. В западной критической литературе, в которой ее называют, в частности, «лидером современной вьетнамской литературы», «ключевой фигурой вьетнамской литературы после 1975г.», «первым вьетнамским постмодернистом», пишут о заметном влиянии на творчество Фам Тхи Хоай немецкой литературы XX в. Не раз при этом упоминается роман Гюнтера Грасса «Жестяной барабан», главного героя которого сравнивают с героями рассказов Хоай.

Помимо писательства, литературоведческой и переводческой деятельности, большое значение для Фам Тхи Хоай имеет политика. До 2010 г. Хоай занималась изданием интернет-форума Talawas, который выражал взгляды вьетнамской демократически настроенной интеллигенции, живущей как во Вьетнаме, так и за его пределами. В 2010 г. Талавас был закрыт, как считается, по политическим причинам.

Предлагаемый вашему вниманию рассказ входит в сборник «От Ман ныонг до учителя А.К.». В нем поднято сразу несколько характерных для творчества Фам Тхи Хоай тем: формирование нового общества и исчезновение традиционной культуры, положение вьетнамских женщин, противопоставление (или сочетание) Запада и Востока, или, точнее, Запада и Вьетнама, взросление человека. Как и многие другие рассказы вьетнамской писательницы, это произведение не имеет четко обозначенного сюжета, и почти никто из героев не имеет имени. Рассказы Фам Тхи Хоай вообще редко сюжетны, чаще они напоминают эссе, поток сознания или парадоксальную прозу. Про эту особенность своего творчества она и сама часто говорит в интервью. Многие рассказы Фам Тхи Хоай написаны от лица подростка. Иногда во время перевода бывает сложно уловить половую принадлежность героя, тем более что местоимения вьетнамского языка не позволяют это сделать. Повествование от лица мужчины также является излюбленным приемом творчества писательницы.

Критики неоднократно обращали внимание на слишком частое изображение неприятных сторон жизни в рассказах Фам Тхи Хоай. Почти в каждом из ее произведений присутствует смерть, гибель героя или самоубийство. И подчас Фам Тхи Хоай, мастер детали, изображает их слишком натуралистично. Сама Хоай в частной беседе утверждала, что ее личное восприятие действительности не настолько пессимистично, а смерть в рассказах является всего лишь художественным приемом. Стоит добавить, что Тон Тхат Куинь Зу расценивал «натурализм» Фам Тхи Хоай как развитие традиционной литературной традиции XX в.

Переводчик благодарит за научное руководство, идею и вьетнамские тексты произведений Фам Тхи Хоай Татьяну Николаевну Филимонову, вьетнамиста-литературоведа, преподавателя ИСАА МГУ, единственного на сегодняшний день специалиста по вьетнамской литературе в России. Также большое спасибо Татьяне Чан и Илье Усову за помощь в составлении комментариев, связанных с вьетнамской культурой, и советы при переводе сложных участков текста. Спасибо Екатерине Сороковой и Светлане Майоровой – за внимание к моей работе. А также Селин Маранже и Лешеку Соболевски – за рассказы о Вьетнаме.

Бабушкины куклы

У нас дома есть большое зеркало, оно полностью покрывает одну из дверей шкафа и безошибочно отражает мещанство нашей семьи. Часто я стою перед ним и пытаюсь угадать будущее.

В этот гигантский прямоугольный телескоп, с выгравированными по четырем углам гирляндами цветов, сверху вниз можно увидеть отражение позолоченных настенных часов, которые играют двенадцать приятных мелодий, блондинки куклы с бантом, сидящей с расставленными в сторону ногами на магнитоле «Шарп», и занимающий больше половины отражения застекленный шкаф, украшенный тонкой, ровно в три миллиметра, причудливой фанеровочной вязью, переплетения которой достойны цирковых акробатических трюков, а затем – полоску пола, выложенного ярко-желтыми плитками. Ужасающе чисто. Вы не найдете ни одной пылинки. Моя мать, эта богиня воительница, полная гнева, двумя руками, двумя тряпками, одна – впереди, одна – сзади, налегает на швабру и яростно ведет борьбу на всех фронтах. Папа напоминает пылесос, который никому нигде не удалось бы купить: там, куда он бросает взгляд, пыль трепещет и капитулирует. Обычно он неподвижно сидит в кресле из искусственной кожи, набитом пенопластом, и его голова составляет идеально прямой угол с белоснежными полосками кружевного подголовника, накинутого на спинку, который придает креслу безвкусный вид. Взгляд скользит, как опытный конькобежец, вдоль тонких бороздок на магнитофоне, проходит по краю уха куклы и пробегает по полкам в стеклянном шкафу. Там мягко мерцает нетронутая бутылка изысканного «Наполеона», а рядом с ней – неприкосновенный пакет кофе «Якобс» и чехословацкий хрусталь с изображением девушек, которые украдкой раздеваются, если в бокалы налить жидкость. Каждые две недели хрусталь достают из шкафа и промывают, поэтому интимные части девушек также ужасающе чисты.

В этом совершенно стерильном отражении я выгляжу как бледно-желтая косточка манго, корявая и тщательно обглоданная со всех сторон. Какая честь. Пришло время, дитя мое, подумать о своем будущем, мы сделали все, что могли. Как же это верно! Мои родители достигли образцово-показательной высоты, они просто не могут скатиться вниз, они останутся наверху, сложат в шкаф одежду, начистят до блеска колеса мопеда и велосипедные спицы. Они сохранят следы своей незапыленной, своей обновленной жизни. Где нет ничего тусклого или грязного.

В другом доме живет тенелюбивое растение Хьен. Ее волосы свисают прядями, она словно веточка бамбука, растущая из воды. Вместо того, чтобы вглядываться в зеркало, она ищет свое будущее на семейных фотографиях. Она сидит весь день в старом плохоньком кресле, которое скрывает в своих глубинах толстый слой пыли, и вызывает духи умерших. Предки-суперзвезды один за другим вселяются в нее, раскачиваясь, как в танце. История семьи Хьен впечатляюще богата, и корни ее глубоки. Вот женщина в платке и черном бархатном платье, мать ее отца, у нее такой кроткий, такой благородный вид. Ее платок прекрасно подошел бы и к маленькому, всегда бледному личику Хьен. Чуть подальше – мать ее матери, женщина с великолепной осанкой, одетая в аозай ¹, не такая знатная по происхождению и не знает китайского языка, но даже ее нижняя рубашка вышита золотом. Там молодая женщина с пересекающим голову пробором в волосах, широким, как национальная автострада. Ее европейский костюм выглядит по-дурацки, а черты лица ужасно посредственны, но она окружена светловолосыми детьми, а на заднем плане видна площадь с голубями. Все это имеет такой многообещающий вид. Вот фея в белом с белыми цветами на руке, она сидит на свадебной кровати, покрытой белым покрывалом, и улыбается с отсутствующим видом. Накладные ресницы с одного глаза вот-вот отклеятся, и два маленьких холмика перед грудью покосились, очевидно, их прикрепляли в спешке. Вот женщина в купальном костюме на берегу моря, которое представляет собой грубо написанную, местами порванную картину. Корабли на ней неестественно неподвижны, а волны, наоборот, такие огромные, как будто на море бушует шторм. Бедра женщины крепко сжаты, а руки подняты, чтобы прикрыть грудь, наполовину выпавшую и покосившуюся. На шее у нее сверкает цепочка, но Хьен знает, что это дешевая подделка. Купальный костюм, под которым прячутся бюстгалтер и трусики, тоже взят напрокат в фотостудии. Хьен знает и об этом, ведь женщина на фотографии – ее мать. Мать Хьен купается, не замочив ног, и путешествует на самолете, не выходя из комнаты. Она усердствует, чтобы показать себя достойной семейных суперзвезд.

Если ничего не изменится, я так и останусь манговой косточкой, с каждым днем все сильнее обкусанной, все более блестящей, с гирляндами цветов и бантом. А Хьен останется тонкой веточкой бамбука в воде, слабой и сухой, которую кто-то оставил среди фотографий. Это не значит видеть будущее в черном цвете.

Почти напротив дверей моей школы находится парикмахерская, места в которой не больше, чем на небольшой циновке, поэтому когда клиенты садятся мыть голову, их ноги высовываются на улицу. Мы часто останавливались рядом и болтали с ассистенткой парикмахера. Она была маленькой и шустрой, как кузнечик, с яркими ногтями и в шароварах, которые приобретали необъятную ширину возле колен. Хьен и я обожали этого сумасбродного пестрого кузнечика. Слушать ее сплетни было истинным наслаждением. Она говорила, что уважает культуру. И со всем своим уважением обрабатывала головы преподавательниц нашей школы так, что результат ее труда напоминал жалкую пустыню. После стрижки со стороны учительской кафедры постоянно доносился неприятный запах паленых волос. Когда учительницы проходили по рядам, мы замечали на их головах лысые участки, потому что волосы выпадали целыми прядями. У веселого кузнечика можно было получить консультацию по любому вопросу. С убежденностью вдохновенного мудреца она трубила из парикмахерской о своих смелых, сумасбродных планах, которые никогда и никто не смог бы реализовать, но почему-то сразу после ее слов все проблемы казались нам легкоразрешимыми, а жизнь сверкала обольстительной дерзостью. Однажды она поведала нам, что собирается выйти замуж. Жених был шведом, вдвое больше и втрое тяжелее, чем наш обожаемый кузнечик. Я видел, как он трепал ее по щеке, после чего на ее лице образовалась впадина, которая так никогда и не исчезла. Кузнечик с гордостью сообщила нам, что этот западноевропеец целовал ее всю, снизу вверх, от самых пяток. Это меня немного напугало. Но она сказала: «Спокойно, дети, говорю вам, все, что нужно, – это коричневая пудра, коричневые румяна, коричневая помада и несколько фраз по-английски. На грамматику всем плевать». Она вновь появилась в прошлом году во время Тета ². Скакала по улице, разбрасывая вокруг себя англо-вьетнамские междометия, и была похожа на карандаш в красно-синюю полоску, заточенный с обеих сторон. В ее аппетите к жизни больше не было ни малейшего смущения, он обнажился со всей своей неистовой силой.

В ту пору мне нравилось честное и печальное лицо девочки на два года моложе меня, которая тревожила нашего преподавателя литературы слишком искренними личными суждениями. Он не учил нас размышлять о реальной жизни, и ее высказывания внушали ему подозрение. Из-за своих еретических сочинений она не могла стать первой в классе, но училась она с печальным упорством, которое трогало всех до глубины души. Однажды она написала в школу письмо: «Уважаемые преподаватели, дорогие друзья. С раннего детства мне говорили, что учиться – очень важно и полезно. Вся молодежь сегодня должна выбирать этот путь, путь прогресса, чтобы построить цивилизованное общество. В течение многих лет я была благодарна школе, дававшей мне полезные знания. Однако меня всегда беспокоил вопрос: почему в цивилизованном обществе человек продолжает страдать? Есть ли в образовании решение этой проблемы? И если нет, то в чем оно? По счастью, решение было мне открыто. Уход от страдания – это путь Будды, это путь ПРАВДЫ. Поэтому я прошу разрешения покинуть школу, чтобы следовать моему пути от всего ума и сердца. Я молюсь, чтобы на вас на всех, уважаемые преподаватели и дорогие друзья, вскоре снизошла благодать, и вы присоединились к тем, кто идет по пути ПРАВДЫ».

Узнав об этом письме, наш преподаватель литературы с силой сжал за спиной тряпку, которой он стирал с доски. Если бы он этого не сделал, его руки вырвались бы на свободу и принялись беспорядочно двигаться, словно дирижируя призрачным оркестром. Его голый череп кричал в небо жалостно и беспомощно. Ничего нельзя было сделать. Девочке с грустным лицом едва исполнилось 15 лет.

И я принялась представлять себе слово ПРАВДА, старательно выведенное заглавными буквами. И в то же самое время, вместе с другими детьми, большими и маленькими орущими хулиганами, я издевалась над бабушкой, продавшей кукол. Если бы я этого не делал, то, как говорят, камень упал бы на мое сердце, и оно мало-помалу оказалось бы на заброшенном кладбище забытых всеми сердец. Волосы пожилой женщины все еще были черными и блестящими, но ее нос уже совсем сморщился; нужно было прожить очень долгую жизнь, чтобы посреди лица образовался такой засушенный банан. Она всегда сидела возле озера Хоан Кием ³, перед бывшим представительством авиакомпании, и всегда в субботу днем, не знаю почему, но именно в субботу днем. Бабушка приходила с корзиной, полной самодельных кукол, где лежали только куклы-девочки. Головы их были грубо вырезаны из пластмассы и посажены на кусок бамбука, служившего куклам телом, руки и ноги небрежно прикреплены к свисающим сверху рукавам. Волосы были сделаны из разорванной на полоски и связанной узлом ткани, прически пришиты прямо к кукольной голове. Стежки были неровные, явно выполненные трясущимися, от возраста давно потерявшими точность руками. Некоторые куклы лежали лицом вниз, у других, наоборот, оно было повернуто в небо. На безносом лице надо ртом из красной пряжи и над парой безбровых глаз, связанных из черных ниток, был слегка намечен треугольник, непонятный, но бесконечно трогательный. В том месте, где должна была располагаться нижняя челюсть, бабушкино лихое воображение трансформировало конец пряжи цвета слоновой кости в единственное символическое ухо. Все куклы была разодеты по старой моде, с великолепным вкусом. На одной была блузка с короткими рукавами, в красный горошек, дополненная широкими штанами цвета яичной скорлупы и тапочками из вельвета с белой подошвой. На другой был надет комплект в светло-зеленую клетку, с пластиковой тесьмой на воротничке, и мягкие белые сапожки с подошвой из коричневой искусственной кожи. Еще одна кукла была одета в классическую блузку, приталенную и украшенную большим бежевым воротником, штаны, стянутые на коленках, также бежевые, и тапочки с желтой подошвой. У другой была блузка креветочного цвета с розовым кантом, с японским воротником, штаны в синий цветочек с крупными квадратными аппликациями и розоватые сапожки, по фасону напоминавшие обувь премьер-министра в опере туонг ⁴. Когда мои пальцы нащупывали под одеждой у куклы крошечные, но всегда украшенные кружевом, трусики, которые должна иметь каждая приличная девочка, хулиганские крики застревали у меня в горле, волосы вставали дыбом, а по телу проходил озноб.

Никто не покупал кукол, даже по такой цене – тридцать донгов за штуку. Но старая женщина все равно приходила на берег озера. В эти полные безделья послеобеденные субботние часы, она, та, которая всю свою жизнь играла в куклы и теперь цеплялась за свое прошлое или пыталась его продать, выглядела, как древняя богиня судьбы, представшая перед нами в незнакомом обличии. Всякий раз, когда я наклонялся над краем корзины, которую приносила с собой бабушка, эта жалкая, но наполненная жизнью груда кукол, казалось, вдохновляла меня на новые мысли.

С берега озера я сразу попадаю в больницу С. Там девушка, живущая в доме справа от нашего, сжимает в пальцах талончик с номером очереди на свой третий аборт за прошедшие восемнадцать месяцев. Не подумайте, что она – одна из тех, кто весело запрыгивает на гинекологическое кресло и, когда все заканчивается, подтирается и так же бойко слезает с него. Девушка каждый раз плачет, и слезы ее льются ручьем, все тридцать минут, которые после операции она отдыхает на кушетке. А после этого уступает место следующей. Она должна была бы плакать о той любви, плод которой вырвали из ее чрева, однако плачет только потому, что врач обругал ее; если бы с ней обращались менее жестоко, несомненно, она приходила бы сюда еще чаще. Эта девушка оказалась в такой же ситуации, что и тысячи подобных ей. В каждой семье есть дочери, которых надо как можно скорее выгнать из дома, чтобы невестки могли развернуть свои циновки на их месте и подавать еще один поднос ⁵. Первые только и ждут момента, когда вторые исчезнут в неизвестном направлении. Вторые ждут, когда исчезнут первые. Все они в конечном итоге оказываются в очереди в больнице на улице Чанг Тхи ⁶. И одна полчаса ждет, пока другая освободит кушетку. Как это убийственно любезно. Девушка, живущая в доме справа от нашего, все же надеется, что однажды живот поможет ей уйти из дома, а я вспоминаю коричневую пудру, коричневые румяна, коричневую помаду и английский язык. Еще немного такой жизни, и она растратит последние возможности своей матки. Операция проходит очень быстро, длится не более часа, и никто не спрашивает ни ее имени, ни возраста.

Тем временем другая девушка, живущая слева от нашего дома, успевает закончить серию новых стихов, конечно о любви, которую ей самой еще не довелось испытать. Им лучше было бы поменяться местами. Девушка справа должна была бы писать стихи, а девушка слева – идти в больницу. Но говорить так было бы насмешкой, потому что у той девушки, которая живет в доме слева, – кривая нога. Она прячет ее под широкой юбкой, спадающей до пяток, и придающей ей вид меланхоличной дамы из восемнадцатого века. Она пишет стихи в стиле известных поэтов древнего Китая, людей, которые все до единого любили путешествовать и воспевать красоты, встречавшиеся у них на пути. В этих стихах воды Хуанхэ ⁷ падают с неба огромными волнами, там можно найти гору Тяньму ⁸, тихую пристань в Сюньяне ⁹ и лирические излияния чувств, резко меняющие направление. Вдобавок она без конца ведет беседу о любви, очень витиеватую, о любви, которая всех нас обрекает на вымирание, которая не производит на свет ни детей, ни что-либо иное, это любовь сердец, покрытых ранами, издающих глубокие вздохи, стоит только прикоснуться к ним, сердец вечно девственных и возвышенных. Урожаи тайских баклажанов ¹⁰ много раз сменяли друг друга, было продано бесчисленное количество кружек маринованных овощей, и вот однажды, когда девушка сидела за железной оградой, увитой лиловыми цветами, одно из ее стихотворений вдруг было напечатано, с небольшими комментариями об искривленной ноге. Вся улица громко жевала маринованные баклажаны и молилась о том, чтобы жизнь маленькой поэтессы устремилась ввысь, как наконечник стрелы. Именно такие нескладные сентиментальные подражания нравились людям на моей улице, и, не зная, как их понять, они били себя по лбу и упрекали в том, что они слишком необразованны, чтобы оценить их по достоинству. Один добрый пенсионер любил навещать поэтессу, чтобы поболтать с ней о том – о сем; и она незамедлительно написала несколько стихов, обличающих пороки общества, о которых она узнала из старых газет, предназначенных для заворачивания баклажанов. Пенсионер создал группу поддержки и ходил от двери до двери, прося дать хоть какие-нибудь деньги на публикацию первого сборника ее стихов. Везде его лишь поили чаем, но больше ничего не могли сделать, и обещали оказывать материальную помощь, покупая баклажаны всегда только у маленькой поэтессы. Все демонстрировали энтузиазм и преданность.

Кружки с баклажанами – единственной материальной помощью – медленно покрывались пленкой, бедняжка не замечала этого, она, как и прежде, продолжала жить в давно минувшем прошлом, а все происходящее вокруг тут же превращалось в неловкие подражания. Я подходил к ней и размахивал перед ее носом банкнотами, на двести, пожалуйста, и еще на двести, я хотел вытащить ее из этого несуществующего прошлого, которое давным-давно утекло вместе с водами Хуанхэ. Она выуживала из кружек начинавшие бродить баклажаны, улыбалась отрешенной улыбкой и продолжала сеять на ветер стихи, которые всегда оставались лишь первыми, неловкими опытами.

В то время как эти две девушки, та, что из дома справа, и та, что из дома слева, не имея в настоящее время возможности улететь куда бы то ни было, уже заняли места на космодроме своих надежд, я беззаботно стою, опершись о дверной косяк, и, как все, наблюдаю за дочерью старой и толстой продавщицы рисовых омлетов бань сео ¹¹, которая по пятьдесят раз на дню прохаживается из одного конца улицы в другой. Эта девушка как будто говорит нам, что она не музейный экспонат, ей хотелось бы, чтобы время остановилось и прохожие застыли на месте, и только она одна вышагивала бы на своих длинных ногах, чуть покачивая бедрами. Хотелось бы идти с развевающимися на ветру волосами, балансируя на длинных ногах, покачивая бедрами и предпринимая очаровательные попытки подчеркнуть божественную красоту своей груди, но все это совершенно естественно, без всякого намека на что-то непристойное. Она и правда совершенно гармонична, и в ней нет ничего второсортного.

Дочь старой продавщицы омлетов выходит на улицу, как великая звезда немого кино. Ее уши заткнуты ватой, и она дефилирует перед разинутыми, полуживыми ртами с обнаженными деснами, перед старухами, которые сидят на тротуаре плотными рядами, пытаясь продать какие-то безделушки, перед распахнутыми дверями, открывающими внутренность домов, откуда через каждые несколько минут появляется женщина средних лет, поблекшая, злая, перед харчевнями, где женщины сидят, поставив одну ногу на табурет, и наклоняются, чтобы с шумом вдохнуть запах своего супа фо ¹². Вата герметично затыкает ей уши. Для того, чтобы всякий раз, когда люди называют ее потаскухой, она верила, что они говорят ей комплименты.

Я никогда еще не слышала, чтобы кто-нибудь, даже толстая продавщица омлетов, называл ее небесным созданием, хотя это соответствовало бы тому изысканному аромату, который исходит от каждого из ее шагов, на каждом квадратном сантиметре тротуара, потрескавшегося и изуродованного под гнетом налогов и сборов. Из переулков ей под ноги выбрасывают кучи мусора и выливают потоки гнилой воды, оставшейся после мытья посуды, нет ничего, что люди, живущие на моей улице, не могут сделать, когда у них чешутся руки при виде такой совершенной красоты. Кроме того, никто из них не знает, как выразить свое внимание и не сделаться при этом посмешищем. Поэтому каждый раз девушка предстает в ореоле мученицы. Это делают те же самые люди, душу которых переворачивает неуклюжее стихотворное подражание. Если бы красавица была изображена на бумаге, они склонили бы головы и вечно восхищались ею.

Но время немого кино прошло. Пора вынимать вату, которая через уши проникает в голову и своими белыми волокнами- щупальцами заползает в мозг дочери толстой продавщицы рисового омлета. Надо найти новую, излучающую здоровье матку для девушки из дома справа. Телеграфировать в Швецию кузнечику и посоветовать ей умыть лицо и прополоскать горло. Надо собрать суперзвезд семьи тенелюбивого растения Хьен, поместить их в цветочные горшки и закопать так, как они того заслуживают. Все это может сбыться. Остаюсь я и малышка с печальным и честным лицом. Что станет с моим беспощадно чистым мещанством и с ее ПРАВДОЙ, старательно написанной заглавными буквами? Мы все – те самые девочки, бабушкины куклы, глядящие в небо или лежащие вниз лицом, и одна из нас, с бантом, всегда сидит, расставив ноги в стороны.

Примечания:

1. ^↑ Аозай – вьетнамский национальный костюм, в настоящее время преимущественно женский. Представляет собой длинную рубашку или платье с воротником-стойкой в комплекте со штанами. Имеет высокие разрезы по бокам. Традиционно аозай имел четыре полы, но в современном варианте их стало две, пуговицы были перенесены на боковой шов, силуэт стал более приталенным, в конце 1950-х гг. на юге Вьетнама впервые появился аозай с открытым воротником. Аозай долгое время считался одеждой знати или городских жителей. В настоящее время является праздничной или форменной одеждой школьниц, студенток или офисных служащих.
2. ^↑ Тет – вьетнамский Новый год, отмечается в первый день первого лунного месяца. Празднование проходит с первого дня первого месяца по лунному календарю и продолжается до трёх дней, поэтому имеет название Тет Нгуен Дан (Праздник Первого Дня) или Тет Там Нгуен (Праздник Трех Первых). Тет считается одним из самых важных праздников во Вьетнаме. При подготовке к празднику готовят специальные блюда, делают уборку в доме, дарят деньги детям и пожилым людям, вспоминают предков, устраивают праздничные представления. Многие вьетнамцы, живущие вдалеке от дома, во время Тета специально приезжают из других городов или даже стран к себе на родину проведать близких.
3. ^↑ Хоан Кием (Озера Возвращенного Меча) – озеро в центре Ханоя, одна из главных достопримечательностей вьетнамской столицы. История озера связана с именем национального героя Вьетнама, основателя династии Ле, императора Ле Лоя (1384 /1385 г. — 1433 г.). В одной из легенд говорится, что золотая черепаха, жившая в озере, подарила ему волшебный меч, который помог Ле Лою победить китайскую армию. Иногда встречается вариант истории, где лезвие было получено из озера, а рукоять найдена самим Ле Лоем. После окончания войны Ле Лой в честь своей победы устроил на озере праздник. Из воды выплыла черепаха и попросила вернуть ей меч. Меч был отдан черепахе, чтобы она хранила его и отдала другому герою в случае опасности для страны, а озеро получило свое название – Озеро Возвращенного Меча.
4. ^↑ Туонг – классический вьетнамский театр, придворная опера, которая появилась в XI-XIII вв. на севере страны. Большое место в репертуаре занимали пьесы, рассказывающие о событиях истории Вьетнама и Китая. Часто использовались сюжеты из вьетнамской мифологии, также за основу брали переработанные произведения классической китайской литературы. Кроме придворных трупп, существовали и бродячие актерские труппы. Театр туонг заимствовал некоторые особенности китайского сценического искусства: символические костюмы, грим, условные жесты, интонации и манеру исполнения, почти полное отсутствие декораций. За каждым из героев, выступавших в каком-либо амплуа, были закреплены особенности исполнения арий, вид костюма, обувь, характер, поведение и т.п. Опера туонг существует и в наши дни как традиционный элемент вьетнамской культуры. Но он претерпел некоторые изменения, например, до 40-х гг. XX в. все роли исполнялись только мужчинами, в наши дни женщины также принимают участие в постановках туонг.
5. ^↑ В традиционной вьетнамской культуре наличие сына в семье считалось благом, а дочери – обузой, поскольку дочь нужно было воспитывать, кормить, а потом выдавать замуж в другую семью. Невестку брали в дом в качестве дополнительной рабочей силы, она рожала детей и обслуживала родителей и братьев мужа, то есть «подавала еще один поднос» с едой и напитками. Такое восприятие роли женщины в семье отражено во многих литературных произведениях и, особенно, в фольклоре, где одним из наиболее часто встречающихся образов является образ добродетельной, послушной невестки. Упоминая о «дополнительном подносе», Фам Тхи Хоай хочет сказать, что даже в современном вьетнамском обществе мало что изменилось в семейных отношениях.
6. ^↑ Чанг Тхи – улица в центре Ханое, район Хоан Кием. Считалась местом жительства мелких торговцев, продававших все, начиная от блюд традиционной кухни до украшений. С улицы Чанг Тхи можно выйти к озеру Хоан Кием, название которого встречается в рассказе. Также на этой улице находится Национальная библиотека Вьетнама, упоминающаяся в другой новелле Фам Тхи Хоай, – «Ателье Сайгон». Все герои «Бабушкиных кукол» живут недалеко от улицы Чанг Тхи.
7. ^↑ Хуанхэ – река в Китае, начинается в Тибете, последние 700 км течет по Великой Китайской равнине. В среднем течении протекает через Лессовое плато и Шаньсийские горы, которые интенсивно размывает, что придает воде мутно-желтый цвет. Именно поэтому река получила свое название: в переводе с китайского название переводится как «Желтая река». Море, в которое впадает река, также называется Жёлтым. Бассейн Хуанхэ считается местом формирования и становления китайского этноса. В рассказе, скорее всего, говорится о стихотворении «Поднося вино» китайского поэта Ли Бо (701—762/763г.), в первых строфах которого говорится о волнах Желтой реки:

   Неужто вы не видите, друзья,
   Как воды знаменитой Хуанхэ,
   С небесной низвергаясь высоты,
   Стремятся бурно в море,
   Чтоб не вернуться больше?

   (Перевод А.Ахматовой)

8. ^↑ Тяньму – гора в провинции Чжэцзян в Китае, ее название переводится как «Матушка Неба», «Матерь Небесная». Во время правления династии Тан в Китае была известным местом обитания отшельников. У великого китайского поэта Ли Бо (701—762/763г.) есть стихотворение, посвященное этому месту – «Путешествие во сне на гору Тяньму, прозываемую Матушка Неба» (В классическом переводе Л.З. Эйдлина- «Прогулка во сне на горе Тяньму»). В качестве иллюстрации приведем отрывок из этого произведения:

   Путешествие во сне на гору Тяньму, прозываемую Матушка Неба
   Гость-мореход рассказывал нам о блаженной стране Инчжоу,
   Трудно к ней плыть по неверным волнам в бескрайнем тумане моря.
   Следом юэсец заговорил про гору – Матушку Неба,
   В дымчатых тучах вершина ее редко видится людям.
   Матушка Неба уходит в небо, надвое небо делит
   Поднимается выше Пяти Вершин, заслоняет Красную Стену.
   И Тяньтай-гора, что напротив стоит, в пятьдесят тысяч чжанов ростом,
   Будто Матушке Неба поклон отдает, обратясь на юго-восток.
   Я, хмельной, все думал о той горе, и мне грезилось царство Юэ,
   И ночь понесла меня к ясной луне озера Цинху.

   (Перевод Александра Матвеева)

9. ^↑ Сюньян – район в Цзюцзяне, городском округе в китайской провинции Цзянси. Сюньян связан с именем танского поэт Бо Цзюйи (772—846), который в 815 г. был отправлен в ссылку в Цзянчжоу (совр. Цзюцзян), который в то время был глухой окраиной, в небольшой городок Сюньян. Там поэт провел более трех лет в должности сыма – одного из помощников начальника области. Работа его была не слишком обременительной, о времени ссылки Бо Цзюйи отзывался так: «Теперь, когда я сослан в Сюньян, все мои заботы ограничиваются умыванием, причесыванием, едой и сном…»
   Во время ссылки поэтом было создано множество произведений, самым известным из которых является поэма «Пипа» (в переводе В. Перелешина – «Песня Мандолины»). В ней описывается судьба столичной певицы, которую встретил Бо Цзюйи, провожая друга на причале. Певица «потеряла былую красоту и пошла в жены к торговцу». В поэме рассказывается о ее тяжелой жизни и скитаниях. Написана «Пипа» семисловным стихом. Приведем здесь несколько строф из поэмы:

   Мы там, где Сюньяна берег крутой,
   прощаемся ночью с гостем.
   На кленах листва и цветы камыша
   шуршат под осенним ветром…
   
   Хозяин сошел у причала с коня,
   за гостем садится в лодку.
   И подняты чарки, и выпить пора, –
   сюда бы гуань и струны!…
   
   Мы слышим, как вдруг над простором вод
   пропела пипа знакомо.
   Хозяину жаль возвращаться домой,
   и гость забыл о дороге…

   (Перевод Л.З. Эйдлина)

10. ^↑ Тайский баклажан – вид баклажана, распространенного в Юго-Восточной Азии. Круглой формы, имеет горьковатый вкус. Цвет может быть различным, существуют желтые, белые, фиолетовые, зеленые разновидности баклажана. Во Вьетнаме чаще всего встречаются плоды размером с мелкие помидоры, белого цвета. Во время приготовления из тайского баклажана убирают семена, порезанный на куски овощ добавляют в блюда для остроты или маринуют. Мелкие плоды маринуют целиком. По-видимому, именно такие баклажаны продает на улице героиня рассказа Фам Тхи Хоай.
11. ^↑ Бань сео – рисовый омлет, традиционное вьетнамское блюдо. Готовится из рисовой муки в виде плоской лепешки, которую после приготовления складывают пополам. Внутрь омлета кладут свинину, креветки, пророщенные бобы. Часто подается с зеленью и специальным рыбным соусом. Перед едой омлет заворачивают в рисовую бумагу и обмакивают в соус.
12. ^↑ Фо – блюдо вьетнамской кухни, суп с лапшой и мясом. Считается традиционным северным, особенно ханойским блюдом. Впервые появилось в Ханое в начале XIX в. В то время суп фо продавался уличными торговцами-разносчиками. На плечах они несли коромысло, на одной стороне которого был шкафчик с посудой, баночки с приправами, сосуды с лапшой и говядиной, а с другой – угольная печка и большая кастрюля с кипящим бульоном. Кроме коромысла торговцы супом носили с собой сосуд с чистой водой для ополаскивания рисовой лапши. Ресторанчики, где готовят фо, появились позднее, первый ресторан фо открылся в Ханое в 1920-х гг. В первое время суп фо готовили только с говядиной, позднее, когда суп стали готовить и на юге страны, появились и его разновидности: с курицей, с вареной говядиной, с полусырой говядиной. Во время подачи на стол блюдо украшают базиликом, мятой, лаймом и ростками бобов. .