Сегодня мы представляем перевод Алины Перловой фрагментов романа Цао Е “Брачная помощь” (“结婚互助组”, “Цзехунь хучжуцзу”) – переводчице удалось сохранить и передать на русском языке и особую атмосферу произведения, и живой юмор писательницы.

Цао Е
Фото: Sina

Глава 1

1

Комната двенадцать квадратов, четыре на три. Две односпальные кровати, каждая метр на два, итого четыре квадрата. Туалетный столик в головах между кроватями, примерно один квадрат. Два шкафа в ногах, вместе — три квадрата. Напротив туалетного столика — письменный стол, это где-то один квадрат. На столе 21-дюймовый телевизор «Чанхун». В углу напротив двери — коричневая напольная вешалка.

Между кроватями осталось еще немного места, туда поставили стул, и вся комната оказалась тесно заполнена, в ней не найти пустого пятачка даже в полквадрата.

Телевизор работает. Нин Цзыдун и Нин Цзыся лежат с масками для лица, каждая на своей кровати, посматривают на экран. Сейчас около 11 вечера, по местному каналу идет «Ночная встреча». В этой передаче дают советы об отношениях: ведущий на глазах у телезрителей отвечает дозвонившимся по горячей линии, советует, как лучше поступить. Ведущих двое, мужчина и женщина, каждый вечер они меняются. Мужчину зовут Бай Чжи, он дежурит по понедельникам, средам и пятницам; имя женщины — Цянь Хой, ее дни — вторник, четверг и суббота. Воскресенье выходной. Бай Чжи всегда ведет беседу напористо, у него резкие интонации, порой он бывает довольно бесцеремонен, может и обругать дозвонившихся в эфир. Цянь Хой, напротив, в разговоре мягка и тактична, она терпеливо выслушивает все вопросы и отвечает на них, словно погружая человека в нежный источник с термальной водой; говорить с ней легко и приятно. Зрители полюбили программу за это сочетание суровости и мягкости, к тому же пикантные секреты дозвонившихся один за другим сыпались в эфир, и это быстро сделало «Ночную встречу» главным козырем местного канала. И хотя идет она не в прайм-тайм, цены на рекламу бьют все рекорды.

Сегодня понедельник, дежурство Бай Чжи. В студию дозвонилась девушка, студентка.

— Здравствуйте, господин Бай Чжи.

— Здравствуйте. Говорите, какой вопрос.

— Я ваша большая поклонница, мне очень нравится, как вы ведете передачу. Часто смотрю вас, и мои одногруппницы тоже…

— Спасибо, — перебил ее Бай Чжи. — Говорите, какой вопрос.

— Простите, что надоедаю…

— Конечно, надоедаете. Разве может не надоесть, когда так ходят вокруг да около? — Бай Чжи начал терять терпение, между его бровями прочертились три параллельные прямые, такое лицо у него обычно означает раздраженное ожидание.

— Ну, дело вот в чем, у меня был парень, мы встречались два месяца, потом он сказал, что влюбился в другую и что нам надо расстаться. Но недавно он снова стал заходить за мной, говорит, что на самом деле ему нравлюсь только я, а я вот не знаю, что делать…

— Тебе сколько лет?

— Девятнадцать.

— Первый курс?

— Да.

В этот миг выражение лица Бай Чжи стало очень спокойным. Цзыдун, глядя на это лицо, уже угадывала в нем затишье перед бурей. Лет ему за пятьдесят. Лицо обычного пожившего мужчины, со следами усталости, с отметками возраста, вдруг чудесно преображалось, когда он принимался кого-нибудь бранить. В такие мгновения он очень нравился Цзыдун и Цзыся.

И правда. Бай Чжи разом переменился и затараторил:

— Девятнадцать? Ты понимаешь, что ты делаешь? Вместо того чтобы учиться, ты с кем-то встречаешься. Какая у тебя может быть любовь? А?

Ты знаешь, чем Мао Цзэдун занимался в девятнадцать лет?

И тебе не стыдно рассказывать тут, что ты с кем-то встречаешься?! Конечно, молодая девушка, хочется с кем-то гулять, я понимаю. Но ты хоть посмотри, кого ты выбрала! Он тебя не любит. Меня послушай, не любит он тебя! Если бы он тебя любил, то не побежал бы за другой! Теперь вернулся, рассказал, что любит, а ты поверила? У тебя мозги есть? Всему веришь, что он говорит? Он тебе в глаза плюет, а ты ему — спасибо! И еще не знаешь, что делать, чего тут не знать? И не рассказывай, что не сможешь с ним расстаться, всего два месяца встречались. Нечему там расставаться. А если сейчас не можешь расстаться, то когда замуж пойдешь, и вдруг разводиться придется — что, топиться побежишь? Что из тебя выйдет? Ты мне скажи, что из тебя путное выйдет? Послушай, как ты разговариваешь, мямлишь что-то еле-еле себе под нос, просто взбесила меня, девчонка!

Распалясь сам от своей ругани, Бай Чжи, махая руками, бросил трубку и оборвал разговор с девушкой. Разнес человека в пух и прах, и сам же рассердился. Это рассмешило Цзыдун и Цзыся, но все-таки раздражение Бай Чжи можно было понять. Каждый, кто хоть раз учил кого-то уму-разуму, знает это раздражение. От удара больно и кулаку, которым бьют.

— До чего же я люблю этого Бай Чжи. И откуда у него берется столько злости? — сказала Цзыся. — С этими бестолочами так и надо, бить их, да побольнее.

— Если человек не глупый, его и бить незачем. А бестолочь бей не бей — толку не будет, — ответила Цзыдун. — Да к тому же, в сердечных делах лучше все-таки как Цянь Хой, бережно распутывать все узелки, иначе можно и обидеть человека.

— Что там распутывать? Рубить эти узелки, да и дело с концом. Нашел проблему — чик ее — и нет проблемы, — Цзыся стриганула воздух пальцами. — Быстро и надежно!

Цзыдун не ответила. В студии у Бай Чжи раздался новый звонок. На этот раз от мужчины.

— Учитель Бай Чжи, я женат два года, одна проблема очень меня огорчает.

— Что такое?

— Мне кажется, что у меня там недостаточно твердо.

— Еще один нарывается со своими глупостями, — прыснув со смеху, вставила Цзыся.

На лице Бай Чжи тоже всплыла язвительная усмешка.

— Не очень твердо? Значит, все-таки твердо?

— Твердо-то твердо. Но мне кажется, что недостаточно.

— Не входит?

— Входит, но он не совсем прямой, и мне все кажется, что это неправильно…

— Так если он входит, что тебе еще надо, все работает — и радуйся! — Бай Чжи наконец дал волю гневу, его голос становился громче и под конец напоминал рев. — Недостаточно твердо? Ты сам-то себя слышишь, какую чушь несешь? Ты хочешь, чтобы у тебя там что было? Арматура? Бетон? Лом железный? Еще говорит — не совсем прямой. Ага! Это же кусок мяса! А ты хотел, чтоб он какой был? Как сосна? Как бамбук? Как линейка прямой? Я тебе так скажу: слушать твой бред просто смешно. Если считаешь, что твердость твоего инструмента — это вопрос, заслуживающий внимания, ступай на обследование к мужскому врачу. Уверен, он обрадуется денежкам, которые ты притащишь в клюве. До свидания!

Цзыся не удержалась и захохотала. Цзыдун сделала жест, и Цзыся сбавила голос. Зажала рот одеялом, задавила смех. В соседней комнате жил брат Цзычунь со своей женой, она была беременна, уже на втором месяце, и очень следила за режимом. Накануне сестрам было сказано, что телевизор работает слишком громко и мешает нормально спать.

[…]

3

Человеческое сердце полно живой воды, а любовь — вода из вод его. Цзыдун всегда это знала. Вода из вод, она ласкает, тешит, колеблет и очищает сердце. Она капризна, восприимчива и гибка. Эти свойства дают ей выплеснуться наружу, и только благодаря им сердце способно принять в себя другого.

Но нельзя обрести эту воду из вод, когда того пожелаешь. И конечно, она не исчезает по приказу. В год своего 26-летия Цзыдун пережила самый сильный прилив обожания, шесть мужчин добивались ее любви, сменяя друг друга, словно волны прибоя. Двух ей сосватали, о них и говорить не стоит. С третьим она познакомилась в сети, но при встрече разочаровалась, им тоже можно пренебречь. Еще двое — однокурсники, эти ухаживали за ней с самого университета, и ничего нового от них ждать не приходилось. С последним же вышло немного необычно. Это был одногруппник Цзычуня, Вэй Бин. В тот год Цзычунь женился и решил сменить работу, а Вэй Бин вызвался познакомить друга с новым боссом. И когда он зашел за Цзычунем домой, дверь ему открыла Цзыдун. После он не раз описывал ей эту встречу: «Ты только что вышла из душа, влажные волосы рассыпаны по плечам, на тебе были белые шлепанцы “Дафни”, старенькая хлопчатая пижама в цветок, и по вороту шла милая детская оборка. Дверь открылась, и я обомлел, мне показалось вдруг, что ты росла в моем сердце эти двадцать с лишним лет, и все время ждала нашей встречи».

Красивая речь. Цзыдун показалось, что какая-то часть ее сердца размякла от этих слов, как желе из боярышника, и она согласилась сходить с ним поужинать. Ресторан был неплохой, блюда как на подбор, но это было их первое свидание, и оба держались немного скованно. Принесли еду, молодые люди чинно взялись за палочки. Цзыдун сразу бросилось в глаза, что Вэй Бин любит покопаться в еде: не так, чтобы очень — ковырнет палочками пару раз туда-сюда. Но даже если выбрал себе кусочек, все равно сначала его поваляет и только потом вытащит из тарелки. Цзыдун посмотрела, как он вспахивает еду, и аппетит пропал, к тарелке она больше не притронулась. Заметив, что девушка отложила палочки, Вэй Бин спросил, что случилось; Цзыдун ответила, что привыкла садиться за ужин после небольшой прогулки, а сегодня погулять не получилось, и есть поэтому не хочется. Вэй Бин поспешил одобрить:

— Это хорошая привычка. Нужно непременно ее сохранить. Хорошая привычка — настоящий клад, будет всю жизнь помогать.

Цзыдун промолчала. Она знала, что на этом ее интерес к Вэй Бину исчерпан. Конечно, цепляться к человеку только из-за того, что он ковыряется в еде, невеликодушно, ведь никто не безупречен, и на солнце есть пятна. Но опыт показывает, что если это пятно заслоняет тебе все остальное, то ничего уже не поделаешь, так тому и быть.

Потом Вэй Бин еще несколько раз приглашал Цзыдун на свидание, но неизменно получал вежливый отказ. Все закончилось тем, что однажды, когда Цзыдун возвращалась с работы, Вэй Бин вырос у нее на пути и буркнул:

— Почему?

— Не впечатлил, — честно ответила Цзыдун.

— Скажи, что тебя не впечатлило, я могу измениться.

— Лучше ты скажи, что тебя так впечатлило, я тоже могу измениться, — помолчав, сказала Цзыдун. Вэй Бин невольно усмехнулся, затем согнал улыбку с лица. После короткого молчания он проронил:

— Я не сдаюсь.

— Ну это твое дело.

Прилив закончился. Наступил отлив. В следующие годы засуха напала на любовь Цзыдун. Свиданий вдруг стало меньше, телефон молчал, круг общения стремительно сужался, даже женщины из него утекали, а о мужчинах и говорить нечего. Прежние подружки одна за другой выходили замуж, рожали детей, всегда были по горло в делах, являлись на работу строго по звонку и хлопотали о том лишь, как угодить мужу, вырастить ребенка и оградить семью от любовниц. Цзыдун порой навещала их, и ей приходилось тогда помогать по дому или с малышом, она чувствовала, что незаметно становится кем-то вроде старшей родственницы. По сравнению с замужними подругами Цзыдун проводила время как небожитель. Но она понимала, что привольной ее жизнь может казаться только со стороны, дух же ее не знает покоя. Так смотришь на модель, что идет по подиуму: одежда на ней струится, шаги легки, того и гляди — оторвется, взмоет и полетит ввысь. Но тронь ее — и почувствуешь острые кости, сочленяющиеся под кожей, ни грамма мышц. Противно наощупь.

Мужа нет, и дома нет. Из-за прежних грехов Цзыся даже думать нельзя было о том, чтобы улететь из гнезда и поселиться отдельно. Но и дома становилось все тяжелее, Цзыдун прекрасно чувствовала пронизывающий холод, встречавший ее там. Невестка работала начальницей отдела в компании, занимавшейся экспортом одежды, лет ей было меньше, чем Цзыдун, но она могла похвастаться и талантами, и внешностью, и расчетливым умом, да к тому же умела себя как следует подать. Когда надо, она становилась кроткой, словно елей, или едкой, как перец, чуть что — она была способна хорошенько пустить пыль в глаза, но если надо было нацепить на себя печальную мину, она могла и это. Эта девушка будто заняла место младшей дочери, прежде бывшее за Цзыся. А забеременев, она — словно в животе у нее вместо обычного ребенка сидела панда — превратилась в этакий семейный безмен, назначавший каждому из домочадцев свою цену. Цзыцю жила отдельно, и не бралась в расчет, но все остальные должны были бережно и нежно носить невестку на руках.

Цзыдун знала: койко-место, которое она занимает, — самая тяжелая гиря на этом безмене.

И хотя Цзыся лет тоже было немало, она с удовольствием оставалась в стороне, когда баланс на весах устанавливали за счет старшей сестры.

В силу разных непростых причин Цзыдун — наравне с невесткой — посчастливилось стать частой темой семейных советов; они были как две полюбившиеся всем закуски, что не сходят со стола. К Новому Блюду, на котором должна была подаваться Цзыдун, семья предъявляла три базовых требования: 1) У Блюда должна быть своя подставка — жилье. Квартира — это мощное финансовое основание. 2) Новое Блюдо должно нормально выглядеть: круглое — так круглое, квадратное — значит, квадратное, чтобы за него не пришлось краснеть перед людьми. 3) Оно должно быть изготовлено производителем по всем нормам и стандартам, только так можно с большой вероятностью гарантировать качество, застраховаться от трещин и протечек, ведь если из-за них Цзыдун вернется обратно, выйдет совсем гадко!

Вэй Бин отвечал этим трем требованиям. Дома все чуть не захлопали в ладоши от радости, когда узнали, что он пытается стать Блюдом. Правда, боевой дух семейства упал, как только выяснилась позиция Цзыдун, но домочадцы сумели быстро объединить силы и как-то за ужином бросились в наступление. Первым был Цзычунь, он поинтересовался, чем плох Вэй Бин, принялся перечислять его достоинства и заслуги, как будто Цзыдун упускает лотерейный билет на пятьсот тысяч юаней.

— Хороших людей много, что же мне, за всех замуж выходить? — холодно ответила Цзыдун.

Цзычунь промолчал. На смену ему заступили родители семейства и принялись наставлять дочь на путь истинный: рассказали для примера про такую же девицу, как она очень уж много о себе понимала, да как потом осталась у разбитого корыта, суть в том, что следует быть поближе к жизни, и если в целом человек тебе подходит — что ж еще нужно? Нудные разглагольствования вывели Цзыдун из себя, и она взялась за старое:

— Лучше я все-таки буду снимать квартиру.

Семейству пришлось сменить вектор идеологической работы, Цзыдун уверили, что дело вовсе не в жилье. И если она отправится снимать квартиру, то лишь усугубит проблему. Вроде как дала всем понять, что ее гонят. А ведь пора посмотреть правде в глаза, снизить планку, сделать мудрый выбор, это единственно возможный выход из создавшегося положения.

[…]

Глава 2

1

Но по правде, до Вэй Бина был еще один человек в жизни Цзыдун, звали его Лао Чэн. Только потом Цзыдун поняла: если и была причина засухи, напавшей на ее любовь, то все дело в том, что слишком много воды ушло на Лао Чэна.

Чэн — его фамилия, и не сказать, что он был так уж стар, чтобы ходить с приставкой «Лао» ¹ . Немногим больше сорока, на десять с лишним лет старше Цзыдун. Она тогда работала в компании, занимавшейся дизайном и оформлением помещений, и вот руководство решило заменить всю мебель в офисах, никуда уже не годную. И как раз тогда же компании нужно было пожертвовать 200 парт своему «побратиму», одной недавно открывшейся начальной школе в глубинке. Две эти расходные статьи требовали ощутимых вложений, и хотя формально фирма подчинялась Комитету по городскому строительству, на деле она была уже в частных руках, так что все дополнительные затраты больно били по карману руководства. Закупка мебели входила в обязанности Цзыдун. Хотя она была не замужем, по службе уже продвинулась до заведующей административно-хозяйственным отделом с одним человеком в подчинении — девушкой, имевшей склонность к нескончаемой телефонной болтовне с поцелуйчиками в трубку. Директор вызвал Цзыдун и затянул: офисная мебель покупается в наше собственное пользование, а парты, которые мы жертвуем школе, пойдут не только детям, на некоторых будут стоять телевизоры и прочее. В общем, необходимо «действовать двумя руками» ² , как говорил Дэн Сяопин: найти такую мебель, чтобы и глаз радовала, и ценой не кусалась. Повинуясь приказу, Цзыдун с единственной своей подчиненной два дня пробегала по самому крупному мебельному рынку в городе, но все-таки действовать двумя руками не получалось, одной схватишь — другая упустит. На третий день они снова отправились кружить по рынку, но Цзыдун сразу предложила разделить отряд на две колонны, чтобы атака была более действенной, а при появлении новостей незамедлительно друг другу сообщать.

Туфли жали, и Цзыдун уже не могла идти, хотя прошла совсем немного. Рядом был зал фирмы «Чэнмэй», она заглянула туда и села на диван передохнуть. «Мебель Чэнмэй» была довольно известна в тех краях, кажется, их головной фирмой была гонконгская международная корпорация «Мебель Гаомэй», техническое обеспечение предоставляла сингапурская международная корпорация «Мебель Янмэй», а компанией-производителем значилась корпорация «Мебель Чжунмэй» из центрального города провинции, хотя фактически фабрика «Мебель Чэнмэй» была расположена в каком-то поселке, километрах в десяти от города. Типичная уловка для простаков — скрестить местную продукцию и реноме большой компании, но все равно фирма пользовалась доверием, и как раз потому, что считалась «своей». Девушка-консультант сразу узнала посетительницу, с которой уже два дня велись ожесточенные дебаты, улыбнулась, не разжимая губ, и поднесла стакан горячего чая. Цзыдун отпивала чай и прикидывала, как бы выколотить из нее нужную цену, и тут мимо прошел какой-то мужчина, с густым сельским акцентом гаркнул девушке:

— Принеси воды!

Цзыдун невольно засмотрелась на него. Среднего телосложения, кожа пресмуглая, лоснится, словно чернозем; было сразу видно, что эта кожа никогда не знала ухода, само время сделало ее такой. Стояло жаркое лето, на нем была самая простая стариковская рубашка; лицо спокойно, шаг крепок, короткие рукава закатаны до самых подмышек, открывая густые черные заросли. Цзыдун рассматривала его, не отрываясь, и мужчина словно почувствовал этот взгляд, обернулся и посмотрел на нее, а потом еще раз.

Это и был Лао Чэн. Глава компании «Чэнмэй». Два брошенных им взгляда решили судьбу сделки: фирма «Чэнмэй» согласилась на цену, которую запросила Цзыдун. Начальство отметило Цзыдун, она была очень довольна собой. Но после, подводя баланс, не могла отделаться от смутной несправедливости, подтачивавшей ее радость: ведь Лао Чэн пошел на сделку в убыток для фирмы, только чтобы завоевать ее расположение. А она получила такой подарок для своей компании просто за красивые глаза, ничего особого не сделав. Успокоила себя тем, что средства достижения цели — ее личное дело, к службе это никакого отношения не имеет.

С самого знакомства Цзыдун не слышала, чтобы кто-то звал Лао Чэна по имени. И когда она сама впервые обратилась к нему, тоже назвала его «Лао Чэн». Потом, лежа с ней в постели, Лао Чэн много рассказывал о тяжелом детстве, как с малых лет все называли его Лао Чэном, словно он и не был никогда ребенком. Он родился и вырос в глухих горах уезда Ичуань в округе Лоян, был старшим сыном в бедной семье, поэтому, не окончив школу, уехал в город учиться ремеслу у старого плотника. Парень был сообразительный, с неплохим воспитанием, быстро выучился и стал мастером, хорошо известным в округе. Однажды его пригласили сработать мебель в приданое для дочери одного семейства, и он, такой молодой и способный, окрутил эту девушку. Они сбежали из родительского дома, жили в нищете. Когда жене пришло время рожать, бедняжка едва не погибла; кое-как удалось сохранить жизнь матери и ребенку, но больше детей она иметь не могла. Дочери исполнилось два года, и они всей семьей явились к тестю с повинной. Что поделаешь, сваренный рис остается только съесть, обратно его в мешок не засыплешь; тесть с тещей вытянули шеи и проглотили эту чашку риса, разваренного уже дальше некуда. Потом через знакомых он попал на мебельную фабрику и быстро усвоил все тонкости дела. Прошло несколько лет, он подкопил немного сбережений, и когда появилась возможность, взял кредит, купил разорившуюся мебельную фабричку и создал свою компанию. Не успел глазом моргнуть, как стал владельцем собственной торговой марки, потекла прибыль. Потом знающие люди подсказали, и он, ступенька за ступенькой, взобрался по крутой лестнице в небесные чертоги Сингапура и Гонконга, и дальше продолжал множить свои силы.

На другой день после сделки Лао Чэн пригласил Цзыдун поужинать. Они оба томились чем-то неясным и непроизносимым, и потому каждый обстоятельно и неторопливо копался в своей тарелке, ужин проходил в мрачноватом напряжении. Когда вечер уже заканчивался, Лао Чэн вдруг пробасил на сельском своем наречии, вспомнив первый взгляд, который подарила ему Цзыдун:

— От того твоего взгляда цветы распускаются.

Цзыдун сказала, что не понимает, как это. Он неловко усмехнулся, пробормотал, что не знает, как толком объяснить. Но если уж объяснять, то слово для этого годится только одно, хоть и грубое: блуд.

Цзыдун принялась гневно оправдываться, сыпала доводами и опровержениями. Она говорила все больше, и им снова принесли чай, и чем дальше пили они чай, тем заварка становилась слабее, а неясные чувства, наоборот, крепли. Так они просидели до самой ночи, и Цзыдун первая не выдержала, решив отступить, спросила Лао Чэна:

— Я уже хочу домой, прилечь, а ты как?

Лао Чэн вдруг разразился хохотом, сквозь смех выдавил из себя, что от этих слов Цзыдун цветы распускаются еще больше, чем от того ее взгляда.

«Я уже хочу домой, прилечь, а ты», — он раз за разом повторял эти слова, передразнивая интонации Цзыдун, а лицо его сияло улыбкой, словно распустившиеся по весне нарядные цветы рапса. Цзыдун так сконфузилась, что слова не могла из себя выжать, и принялась молча колошматить обидчика, как разбалованный ребенок. Лао Чэн сделал вид, что отбивается, но тут же схватил Цзыдун в охапку, и с деревенским своим выговором, от которого все в ней обмякло, шепнул:

— Сестренка, ты мне нравишься.

Все случилось быстро, как молния, как гроза. И лежа впервые в объятиях Лао Чэна, Цзыдун представляла, что он сам и есть молния. Но откуда ей было знать, что за этой грозой последует сезон затяжных весенних дождей. Кажется, в какой-то книге говорилось, будто любовь либо берет человека в тиски, либо вынуждает его совсем отпустить вожжи. Цзыдун была живым подтверждением этих слов. Рядом с Лао Чэном ей становилось лучше и лучше. И чем лучше ей было, тем вольнее она себя чувствовала, тем больше росла ее любовь. Никогда и ни с кем еще ей не было так вольно. Словно ни один мужчина до этого не был в силах посеять в ней такую любовь. А может, причина завладевшей ею свободы была в том, что Цзыдун знала, ни к чему эта любовь не приведет, она как тот декоративный персик: потому и цветет так ярко и весело, что не собирается завязывать плоды.

Но завораживала Цзыдун не только свобода, которую она чувствовала рядом с Лао Чэном, но и то, как сам Лао Чэн давал себе волю рядом с ней. Когда он отпускал вожжи, то становился будто младше, слабее и избалованней ее самой, и хотя это было почти несовместимо с его грубой, как земля, кожей, но в целом давало ощущение некоего странного, но верного порядка. Только с Лао Чэном Цзыдун поняла, что любовь преодолевает все недостатки. И его желтущие зубы, и зычный храп, и запах чеснока, рвущийся изо рта, пренебрежительное отношение к женщинам и деревенская мелочность, с которыми он не был в силах справиться. Он мог назло кому-то втридорога купить телефон последней модели, а потом, погнавшись за дешевизной, отхватить стопку трусов с уличного прилавка. Его привычки, его говор, его улыбка, сливаясь, давали ощущение свежей, цельной земли. Рядом с ним Цзыдун чувствовала, что и сама стала землей, глубокой-глубокой землей.

Так было, пока она не узнала, что ее земля приняла семена Лао Чэна; тут она растерялась и начала приходить в себя. Вспомнила последнюю встречу, она пришлась на безопасный день, и Цзыдун разрешила Лао Чэну не надевать презерватив. Он подложил под нее подушку, поднял высоко-высоко. Когда дело было сделано, Лао Чэн рассказал, как встретил сейчас на улице гадателя, и тот посулил: «Та, что сейчас с тобой, может родить тебе сына».

— Сестренка, родишь братику сына? — щекотнул он дыханием ухо Цзыдун.

— Та, что сейчас с тобой? Это что значит? Что я просто одна из многих? То есть до меня с тобой уже кто только не был, и потом еще будет? — Цзыдун деланно надулась, пытаясь придраться к словам.

— Сестренка, я серьезно. Роди братику сына, — Лао Чэн взял голову Цзыдун себе под мышку, девушку обдало густым запахом пота. Это был пот земли, в которой зреют хлеба. Это был пот мужчины.

— Разве бывает, чтобы сестра с братом рожали ребенка? Я против инцеста, — Цзыдун вышмыгнула из его рук и легко переменила тему. Он никогда не женится на ней, но хочет, чтобы она родила ему сына, где же такое видано? Он не может бросить жену, с которой вместе прошел через нужду и горе, но и она не может добровольно превратиться в наложницу, обречь свое дитя на боль и страдания — мир уже устал от таких историй.

Цзыдун сразу решила избавиться от ребенка. Обдумав все, заключила, что надо бы сообщить Лао Чэну, позвонила ему на сотовый, он был отключен. Отправила сообщение, он не ответил. Цзыдун прождала ночь, а с утра отправилась прямиком в больницу. Боль от операции мешалась с обидой и гордостью за свой поступок: все-таки куда достойнее пойти на это по собственному решению, чем по его велению.

Прошло два дня, и явился Лао Чэн, сам не свой от радости. Не говоря ни слова, крепко обнял, приклеился рукой к животу. Цзыдун убрала его руку.

— Уже все, — сказала Цзыдун.

До него дошло, и он тут же больно смазал девушку по щеке. Цзыдун как следует дала сдачи — только потом она узнала, что Лао Чэн ездил в какое-то дремучее лесничество смотреть дерево, телефон эти два дня не ловил.

Остыв, он попросил у Цзыдун прощения, признался, что ему очень больно и за нее, и за ребенка, и эта пощечина была словно удар по собственному сердцу. Цзыдун, буравя его глазами, пыталась разглядеть в этом лице притворство, но нашла только настоящую боль. Видя, как смел и силен оказался этот мужчина, Цзыдун еще крепче поняла, что не зря его полюбила. Но теперь нужно было вовремя остановиться, уйти со сцены и отпустить и его самого, и его многострадальную жену, Цзыдун как можно мягче сказала:

— Меня очень тронуло, что ты так… Но я не хочу больше этой путаницы, мне нужна жизнь, которая была бы только в моих руках.

Встала и плавно пошла прочь. Сердце ее было тяжело, будто в нем осела вся суета мира, а движения легки, как у святой. Она знала, что иначе нельзя. Она боялась, что если сейчас отяжелеет, то уже никогда не сможет снова стать легкой.

　На другой день Цзыдун уволилась с работы, нашла себе место в другой части города, сменила номер телефона, и с тех пор они больше не виделись. Резко все оборвав, она приказала себе забыть Лао Чэна. Время шло, и в самом деле, дурная привычка вспоминать о нем постепенно слабела. Но болезнь оставила после себя осложнения — оказалось, что она больше не может влюбиться. Лао Чэн, словно острый перец, слишком сильно обжег ее, и она не чувствовала больше вкуса всех остальных мужчин.

— Да он же простой колхозник, что ты в нем нашла, из-за чего там слезы лить? — Цзыся свысока смотрела на переживания Цзыдун.

— Может, в этом все и дело, — помолчав, Цзыдун добавила, — я ведь тоже шесть лет была «простой колхозницей». А сейчас мне все чаще кажется, что я ей и осталась.

[…]

Примечания

1. ↑ Лао — приставка к имени, обозначающая «почтенный, уважаемый», употребляется к людям, старшим по возрасту или положению.
2. ↑ 17 января 1986 года на заседании Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК Дэн Сяопин выступил с речью, в которой подчеркнул: «В деле осуществления четырех модернизаций нужно действовать «двумя руками», только одной нельзя. Действовать двумя руками — это значит одной рукой ухватиться за строительство, а другой — за законность».