Когда принималось решение о возрождении [ru]: San Wen, мы руководствовались следующей максимой:

“Для того чтобы быть редактором журнала об иностранной литературе – мало просто читать, нужно переводить, каждый день, вне зависимости от чего бы то ни было.”

И действительно, привлекая переводы приходящих авторов, мы практически не публиковали собственные, а ведь именно прямое знакомство наших читателей с образцами китайской литературы демонстрировало наибольший рост вовлеченности. Я безмерно благодарна редакции за то, что они вытолкнули вперед беззащитную хрупкую девушку, и разминочный марафон-эстафету начинать именно мне. Каждую неделю, всю весну – переводы коротких рассказов признанных мастеров современной китайской литературы от наших редакторов. И сегодня с вами беспроигрышный вариант – Мо Янь и Анна Филипова, с рассказом “Хлебные корки” (“拾馒头的父亲”, “Ши маньтоу дэ фуцинь”) и любовью.

Отец Мо Яня
Фото:TieXue.Net

1.

В 16 лет я был принят в лучшую школу уезда. Считалось, что поступить в нее – все равно, что одной ногой оказаться в университете, и радости моего отца не было предела. Он надеялся, что, если я поступлю в университет, я смогу рассчитывать на работу в офисе, и мне уже никогда в жизни не придется работать в поле.

По счастливому стечению обстоятельств, наши родственники как раз собрались перебраться из того уездного городка в провинциальную столицу и предложили отцу присмотреть за домом, а заодно подсказали ему разводить свиней: людей в уездном городе было больше, чем в сельской местности, а уровень жизни – выше, верный путь к богатству. И отец согласился, что способ действительно хорош, а переехав в город, он смог бы и за мной приглядывать.

Подождав, пока я проучусь в школе первый семестр, отец отстроил у городского дома свинарник и прикупил поросят. Будни я обычно проводил в школьном общежитии, но в субботу всегда ночевал у отца – это позволяло ему съездить домой за фуражом для поросят. Но вскоре отец начал сильно переживать – подчистую был подъеден домашний корм, денег на покупку нового взять было неоткуда, родственники день ото дня посылали все меньше, а свиньи продолжали расти.

Беспокоился и я, но не мог предложить отцу никакого решения, пока однажды не заметил в школьной столовой, что ученики оставляют немало недоеденного хлеба и риса, и они отлично подойдут нашим свиньям. Только услышав об этом, отец радостно хлопнул себя по бедру и сказал, что это замечательная идея, а уже на следующий день пошел за хлебными корками в школу.

2.

Однако мое внутреннее ликование длилось недолго, а подсказанное мною решение обратилось против меня: огрубевшие руки моего отца, его черно-засаленная косынка и испачканная одежда стали объектом для шуток многих одноклассников, а за ним самим закрепились такие оскорбительные прозвища как “Король попрошаек”, “Черная резинка” и др.

Нужно сказать, что я был деревенским ребенком – мне не были страшны ни трудности, ни боль, но я боялся насмешек. К счастью, никто тогда не знал, что это мой отец, и каждый раз, когда он приходил, я старался держаться от него подальше.

Но день ото дня страх, что одноклассники узнают, что будут надо мной смеяться, рос, пока однажды я не сказал своему отцу: “Пап, не ходи больше в школу, если кто узнает – меня засмеют…”.

Радость сползла с лица моего старика, в опустившейся непроглядной ночной тьме попыхивал только красный огонек его трубки, пока он наконец не сказал: “Я пойду! Но не буду здороваться с тобой. Свиньям самое время набирать вес, нельзя оставлять их без корма.”

Слезы брызнули у меня из глаз, извини, отец – я люблю тебя, но как я боюсь колких насмешек из-за того, что ты собираешь объедки. И когда на следующий день отец снова пришел за хлебными корками, я как ни в чем не бывало продолжил читать книгу. Часто потом я видел отца, подолгу замиравшего у доски с нашими отметками, я всегда был среди первых и надеялся, что это хоть немного утешит его.

3.

Зимой 1996 года я как-то внезапно оказался впереди: не только вошел в тройку лучших по результатам экзаменов, но и смог опубликовать множество статей. И для участия в родительском собрании должен был быть приглашен мой отец.

Холод ужаса от этой новости сковал мне грудь: ведь все узнают в сборщике объедков моего отца, и избежать насмешек уже не удастся. Несмотря на идущий весь день буран я вернулся домой и сказал отцу: “Не ходи, а я скажу – заболел…”.

Отец совсем спал с лица, но промолчал.

На следующий день я по сугробам добрался до школы и уселся в классе. Собрание началось, повсюду слышался смех и аплодисменты, и только я сидел в тупом оцепенении, а сердце мое замирало от ужаса. Отец, почему же ты всего лишь фермер, и зачем собираешь объедки в нашей столовой?

Мне не хотелось слушать ни учителей, ни родителей, и я непроизвольно засмотрелся в окно. О боже! Мой отец, собирающий объедки отец, стоял за окном и внимательно вслушивался, о чем говорят в классе, а его черную фуфайку все сильнее заметало снегом.

По щекам моим потекли слезы. Я выскочил из класса, втащил в него отца, а мой возглас: “Это мой отец!”, – встретили бурными аплодисментами.

Прихватив с собой в обратный путь два ведра объедков и корок, отец сказал мне:

“Не стоит заниматься самоунижением, насмешки других – явление временное, великому мужу достаточно одного только усердия, и если оно есть у других, то есть и у нас.”

Никогда после мои одноклассники больше не смеялись над моим отцом, а аккуратно сгребали объедки в большое отцовское ведро. В 1997 году отец отправил меня в университет в столицу провинции. И хотя мы, деревенские жители, в своих ярких нелепых одеждах бросались в глаза всем в университетском кампусе, я уже не испытывал при этом никакой неловкости и не боялся быть осмеянным. Мне стало понятно, что насмешки – неизбежны, а их причина – в завышенной самооценке. Как и сказал мой отец, это временное явление, великому мужу достаточно одного только усердия, и если оно есть у других, то есть и у нас.