В 1999 году Хань Хань сделал первый шаг навстречу своей литературной карьере, выставив на конкурс «Новая концепция» два эссе: «Книжный магазин» (“书店”, “Шудянь”) и «Визит к врачу» (“求医”, “Цю и”). Перевод первого уже был представлен на страницах нашего журнала Эммой Буйлес, а сегодня мы хотели бы представить перевод второго.

Хань Хань - "Визит к врачу"

Хань Хань
Фото: Sina

Одно только чтение книг приводит к истощению организма, и, встав с постели, неизбежно обнаруживаешь либо вскочившую на щеке шишку, либо красной припухлостью вздувшуюся ногу. Ведь спальня стала не лучше свинарника, причина этой красоты – сосед по верхней полке, который из лени не стирает одежду. Поговаривают даже, что трусы носятся им по две недели: первую как положено, а вторую – изнаночной стороной, – вот это и выливается в чесотку. А поскольку он целыми днями наступает на мою кровать, этого не избежать и мне: с наступлением вечера начинаются скребущие звуки, а всю пижаму покрывают пятнышки крови, но он не лечится, – и в этом мне видится причина, по которой возникший в Индии буддизм получил такое развитие в Китае.

Из-за этого на следующий день я отправляюсь в школьный медкабинет. Доктор хорошо знает меня и, приобняв за плечи, интересуется, что привело меня на этот раз, а услышав о чесотке, поспешно отдергивает руку и говорит, что выявить в школьном кабинете такое заболевание никак нельзя, и лучше бы мне отправиться в поликлинику побольше.

Так я оказываюсь в большой больнице, впрочем она хоть и велика, но окошки в регистратуре напоминают скорее крысиные норы – протиснуть в них руку стоит большого труда. После оплаты регистрационного взноса начинается долгое ожидание, всякое движение прекращается. Я аккуратно заглядываю внутрь, но виден только белый цветок спатифиллума, а между тем чесотка постепенно отступает, и уже только половину, а не все тело разрывает зуд. Заполнив все необходимые документы, я успеваю уже и вдоволь насмотреться на цветок, но внутри регистратуры по-прежнему тишина, требуется целых полдня, чтобы мне нашли несколько монет сдачи.

Взяв свою карточку, отправляюсь на поиски дерматолога, но мне попадаются на пути только конференц-залы – от №1 до №N. А если пить много чая, то, без сомнения, скоро может понадобиться туалет, поэтому залы перемежаются уборными. Проблуждав таким образом, кажется, целую вечность, я так и не нахожу кабинет дерматолога, обращаюсь к врачу – а он, даже не глядя на меня, только тычет себе за спину пальцем: “Там!”. Через пару шагов его останавливает его же совесть, и он сообщает мне, что дерматология совмещена с хирургией.

В хирургии почтенный господин читает медицинскую книгу, и только я хочу с ним поздороваться, как прямо перед моим носом втискивается со своей картой какая-то женщина, но мужчина же сохраняет совершенное спокойствие, он будто набрал в рот воды. Он несколько раз окидывает пациентку взглядом и интересуется: “Ну, что у Вас?”. Вопрос этот застигает ее врасплох, и я предполагаю, что она проклинает врача за этот вздор – что бы ей делать в больнице, если бы болезнь ее была ей уже известна. Она отвечает, что царапины на ее руках загноились, и поднимает рукава для осмотра, но доктор подает знак, что не видит в этом нужды, и принимается за рецепт – всего тридцать секунд, а болезнь диагностирована! Кажется, во всей стране нет места, эффективность которого могла бы сравниться с этой больницей. Впрочем, наш школьный врач опытней, и мне совершенно не хочется идти к такому специалисту, поэтому мне удается заменить его на другого врача, женщину.

Откуда же мне было знать, что все врачи этой больницы начинают с устного опроса: женщина тоже интересуется моей болезнью у меня же, а я – рассказываю о своей чесотке. Женщина ответственно подходит к этому вопросу и интересуется, где именно у меня чешется, но ответить я не могу: зуд дал мне передышку, и теперь я уже точно не знаю. Она посмеивается, что я пришел на осмотр без причины, а мне никак не удается найти оправдания. Внезапно зуд начинается вновь: поначалу совсем чуть-чуть чешется локоть, я боюсь даже шевельнуться, чтобы не спугнуть его, только немного потираю зудящееся место пальцами, но это не только не прекращает его, он начинает свирепствовать с новой силой. “Вот! Вот! Вот!” – кричу я врачу, а она, внимательно меня осмотрев, спрашивает: “Здесь?”. И затаившаяся было до этих слов чесотка тут же начинает проявлять все свои симптомы перед врачом, да так, что от всей этой демонстрации женщина с улыбкой говорит: “Хорошо! Хорошо!”. А я, не переставая чесать себя обеими руками, ерзать спиной о спинку стула и потирать друг о друга ноги, крайне рад это слышать.

Внимательно опросив меня, доктор принялась за мою карту. Мне доводилось встречать два типа врачей: первые образованы настолько, что дай им только начать писать, как это затягивается по меньшей мере на полдня, а звучать приговор будет не иначе как “все тело пациента подвержено судорожному зуду… места распространения зуда – ноги, голова, живот… симптоматика зуда проявляется в следующем…” – раньше пациент начнет посапывать во сне, чем такой врач закончит; есть и такие, кто предпочитает экономить чернила и на огромной больничной карте пишет лишь одно слово: “Чесотка”. Сегодняшний же доктор разительно отличалась и от тех, и от других: написав пару строчек, она больше уже и не знала, что писать, и стыдливо отложила ручку. Она склонилась над страницами записей своих коллег – их записи в истории болезни смотрятся одним большим черным пятном, настолько внушительным, что за ним проступают и авторитет, и знания. Мой доктор не считает себя хуже их, но может выдавить из себя еще лишь пару слов, а, отложив ручку, пугается, что ее затруднение станет очевидным и для меня. Она смотрит на мое имя на карте, но не знает, как верно прочитать его, и, прикрыв глаза, произносит: “Юань Хань!”. В книге Зигмунда Фрейда “Psychopathology of Everyday Life” говорится, что намеренное искажение имени равносильно оскорблению, но я не уверен, что делает она это специально, а обуревающий меня страшный зуд убеждает не проявлять недовольства и побыть пока “Юань Ханем”.

Она просмотрела несколько записей, и ручка вновь начала порхать над страницей: записи тех, кому есть что сказать, длинны, но куда им до тех, кому сказать нечего – и с трудом, но она набрала целую страницу, после чего меня отправили за лекарством. Беру рецепт, а он полон каких-то пунктирных закорючек – прочитав массу книг и воображая себя эрудитом, все равно не могу разобрать ни единого слова. Мне как-то довелось встретить только-только переступившую порог медицинского ВУЗ’а выпускницу, эта девица, став врачом, так дорожила своим честным именем, что корпела над каждым иероглифом, а совершив ошибку, долго терла ее намоченной слюной стирательной резинкой, правда писала она так долго, что на один такой иероглиф уходило по полдня, а больной с острым заболеванием мог умереть раньше, чем карточка его была окончательно заполнена, – постепенно таких врачей становится все меньше. В какой-то статье утверждалось, что мало кто сегодня может разобрать скоропись, поэтому именно больницы становятся местом стечения таких экспертов. Врач может всю жизнь считать себя не более чем врачом, но перешагнув порог больницы, он становится еще и каллиграфом.

Однако, почерк не смогли разобрать и в регистратуре, а потому привели ближайшего пожилого врача, расспросив, – ответили, что этого лекарства нет, и идти за ним нужно в аптеку. После этого я снова сломя голову несусь к хирургу, где врач осматривает меня еще полдня, а потом неожиданно спрашивает: “Что у вас?”. В “Отцах и детях” есть такой отрывок: “Он [губернатор] пригласил Кирсанова и Базарова к себе на бал и через две минуты пригласил их вторично, считая их уже братьями и называя Кайсаровыми”. Кто знает, может сегодняшний случай серьезней – не признать вышедшего на несколько секунд человека. Но вот она долго смотрит на меня и наконец узнает, это волнует, как может волновать воссоединение матери и ее дитя, но имя мое она не произносит. В тургеневском “Дыме” есть место, когда Ратмиров забывает имя Литвинова, но если эта ошибка простительна для русских, чьи имена длинны как поезда и совершенно непривычны, то простить мое забытое имя невозможно. И, выходя из хирургии, я слышу, как у терапевта врач бранит за глупость больного, а тот трусливо повторяет: “Разве на табличке не написано “Будьте вежливы – говорите “Спасибо”, “Извините”, “До свидания”…?”. И я всхлипываю от смеха над его простодушием, ведь эти таблички развешены для нас, чтобы не забывали говорить врачам “Спасибо”, “Извините”, “До свидания”…

Источник